В Москве его встречали с цветами Янкелевич и приятель — тоже ученик Юрия Исаевича Виктор Третьяков. То лето было памятным и для Третьякова, получившего золотую медаль на конкурсе имени Чайковского. Их обоих пригласили в Кремль, на встречу, с которой мы начали наш рассказ. А для их учителя это был двойной праздник. Нет, тройной! Потому что, кроме победы на конкурсе в Монреале, Владимир Ланцман подарил педагогу… автомашину «Волга».

Борис Неплох

ВЛАДИМИР ЛАНЦМАН И ДНИ СЧАСТЬЯ

Июнь, 1966

Екатерина Алексеевна Фурцева — министр советской культуры — взяла его под руку:

— Володя, познакомьтесь, это — Михаил Порфирьевич Георгадзе — секретарь Президиума Верховного Совета, а это — председатель КГБ Владимир Ефимович Семичастный. Улыбки, рукопожатия.

Июнь 1966-го… В Москве цвела сирень. Кремлевские официанты подавали шампанское. Владимир Ланцман помнит тот июнь поминутно. За две недели до встречи членов правительства с деятелями культуры в Кремле, его — пятикурсника московской консерватории не пустили на Первый Международный конкурс скрипачей в Монреаль. Советская делегация в составе пяти участников конкурса и члена жюри Галины Бариновой уехала без него. А он остался в консерваторском общежитии на Грузинской. На душе была горечь обиды, а в таком состоянии скрипку в руки лучше не брать. Юрий Исаевич Янкелевич — его педагог — успокаивал:

 — Подожди, Коган давит на Фурцеву, может быть, еще уедешь.

Тот конкурс скрипачей в 1966 году был первым не только в Монреале, но и в Северной Америке. Фурцева об этом знала. Знала она и то, что учредители объявили самый крупный в истории подобных скрипичных турниров денежный приз за первое место — 10 тысяч долларов. Объяснили ей известные советские скрипачи — народные артисты СССР и лауреаты Ленинских премий, что Владимир Ланцман — на тот момент самый сильный среди советских участников конкурса, что он имеет реальные шансы на победу.

Прошло два дня в ожиданиях и тревоге. И — раздался телефонный звонок. Из секретариата министра культуры:

 — Через сорок минут вас ждет у себя Екатерина Алексеевна.

Сердце возликовало:

 — Значит поеду!

И вот он в просторном кабинете Фурцевой. Рядом с ним — его учитель Юрий Янкелевич. Рядом с Фурцевой какие-то четыре одинаковых человека в черных костюмах.

 — Из КГБ? — подумал Ланцман.

Фурцева была само очарование. Говорила с материнской теплотой.

 — Володя, придвигайтесь поближе. Я хочу вас спросить, Володя, вы любите свою Родину?

В кабинете воцарилась абсолютная тишина.

 — Мой отец погиб за эту страну, ответил музыкант, — половина моей семьи погибла, защищая родину. Мой отчим — пекарь — гордился тем, что я учусь в Москве. Я заканчиваю московскую консерваторию, здесь сидит мой педагог, который заменил мне отца. Как я могу не любить эту страну?

Фурцева еще более потеплела, и уже после говорила, в основном, сама. Полтора часа. Под конец беседы призналась:

 — Я вам должна сказать правду, почему вас сначала не хотели пускать на конкурс в Монреаль. К нам пришло письмо, в котором сообщалось, что вы хотите получить деньги за первое место в конкурсе и остаться на Западе.

 — Ну, Екатерина Алексеевна! — взмолился Владимир. — Здесь у меня мама, братья, жена.

Фурцева сделала примиряющий жест ладонью кверху:

 — Есть решение, что вы едете на конкурс. Забудьте всю эту историю и сосредоточьтесь только на игре. Мы на вас рассчитываем.

И уже обращаясь к людям в черном:

 — Какой ближайший рейс на Монреаль?

 — Те уткнулись в блокноты:

 — Через Амстердам.

Володя, — сказала министр культуры, — в выходные банки не работают, мы разрешаем вам взять в долг валюту у кого-нибудь из иностранных студентов.

Окрыленный Владимир Ланцман помчался в консерваторское общежитие, где и благополучно занял десять долларов у румынского пианиста Раду Лупу — теперь очень знаменитого.

Предстоял еще инструктаж в ЦК КПСС, где инструктирующий сверлил его взглядом такой силы, как будто хотел узнать самые сокровенные мысли.

И вот — Монреаль. Из аэропорта его повезли в колледж Марианополис, — там поселили советских участников конкурса.

По дороге он думал:

 — Анонимку в КГБ написал кто-то из соучеников, может быть, даже кто-то из участников конкурса, чтобы оттеснить.

Ребята его встретили с радостью. Только один был почему-то бледен и все время отводил глаза, что наводило на грустные размышления о человеческой природе.

Ланцмана вписали в список последним, 37-м номером. Но это был тот самый случай, когда последние становятся первыми.

Обязательная программа: ля-минорная соната с фугой Баха, 15-й каприс Паганини, Скерцо — тарантелла Венявского. Что-то еще. Потом дополнительная программа. Концерт Сибелиуса.

В жюри известные скрипачи.

И вот объявляется результат:

«Первая премия — Владимир Ланцман, Советский Союз».

Дни счастья. Продлить бы их. Вернуть. Сделать более протяженными, чтобы не ушли так быстро, не распались на мгновенья. Нет! Только в памяти остались яркие блики.

Гала-концерт. Он играл. И как играл! Цветы, поздравления.

Потом — поход в банк за наградой. 10 тысяч долларов — четыре тысячных купюры — есть в Канаде и такие, остальные по «сто», по «пятьдесят», по «двадцать».

В то время его жена — пианистка Алиса Мищенко, серебряный призер конкурса имени бельгийской королевы Елизаветы — попросила перед отъездом:

 — Если победишь, привези мне голубую норковую шубу!

Таких шуб в Москве в 1966 году было две. Одна у жены Брежнева, другая у Майи Плисецкой. Владимир Ланцман привез третью. Купил ее на главной монреальской улице Сан-Катрин, в магазине Alexander-FUR. Заплатил две тысячи.

В Москве его встречали с цветами Янкелевич и приятель — тоже ученик Юрия Исаевича Виктор Третьяков. То лето было памятным и для Третьякова, получившего золотую медаль на конкурсе имени Чайковского. Их обоих пригласили в Кремль, на встречу, с которой мы начали наш рассказ. А для их учителя это был двойной праздник. Нет, тройной! Потому что, кроме победы на конкурсе в Монреале, Владимир Ланцман подарил педагогу… автомашину «Волга».

Слово об учителе

 — Об этом говорила вся Москва, весь музыкальный Советский Союз,— вспоминает Владимир Ланцман. — Потом, когда я уже был солистом Московской филармонии, и ездил с концертами по всей стране, меня спрашивали в разных углах Советского Союза: «Это правда, что ты подарил Янкелевичу «Волгу». И я с гордостью говорил: «Правда!» Он был для меня не просто учителем. А учитель он был гениальный. Он мне заменил отца. Мой отец — фотокорреспондент «Киевской правды» — погиб в самом начале войны, в 28 лет. Он попал в окружение, и, как еврей, был расстрелян. Я родился спустя два месяца, уже в Душанбе, куда мама и брат были эвакуированы. В 1946 году мы переехали во Львов. Мама во второй раз вышла замуж за польского еврея, у которого в гетто погибла семья — жена и две дочери.

 — Моя мама была пианистка, она училась когд-то у отца Генриха Нейгауза — Густава Вильгельмовича. Под влиянием мамы я в пять лет взял в руки скрипку и разучил «Сурка», о чем есть свидетельство: я в коротких штанишках, сфотографированный мамой. Тогда уже понял, что ничем, кроме музыки, заниматься не хочу. Львовская музыкальная школа считалась очень хорошей. Город в центре Европы. Когда-то австро-венгерский, потом польский. В Львове было много хороших музыкантов и педагогов музыки. Мой педагог дважды меня показывал известным скрипачам — гастролерам. В 9 лет я играл Леониду Когану. В 11 лет — Давиду Ойстраху. Ойстрах порекомендовал поехать в Москву, в Центральную Музыкальную Школу, что я через год и сделал, поступив в класс Юрия Янкелевича.

Имя этого педагога только-только засверкало, благодаря победе в 1953 году на конкурсе в Париже его ученицы Нелли Школьниковой. Сам Янкелевич не был концертирующим музыкантом, но он гениально пел фразы, досконально знал технику скрипичной игры и в мои двенадцать с половиной лет показал мне как под микроскопом буквально всё: переходы с позиций на позицию, замену пальцев, распределение смычка, смену смычка. Позднее он мне признался: хорошо, что я приехал в 12 лет, а не в 14-15, когда уже нервная система сформирована и установились рефлексы, а рефлексы перебить трудно. Юрий Исаевич посадил меня на «диету», как он это называл. Полгода я играл только гаммы, арпеджио, этюды, двойные ноты. Через шесть месяцев взмолился: «Ну, дайте, хоть что-нибудь поиграть». И он мне дал сонату Генделя № 4, чтобы проверить, чему я научился.

Из класса Янкелевича вышло много известных скрипачей: Виктор Третьяков, Ирина Бочкова, Владимир Спиваков, Дора Шварцберг, Григорий Жислин, Дмитрий Ситковецкий, Павел Коган, Рубен Агоранян и многие другие. Но тогда самыми маленькими были Виктор Третьяков — его родители в девять лет привезли из Сибири, и Володя Ланцман.

 — Общежития у ЦМШ не было, приходилось жить у дальних родственников, в жутких московских коммуналках, — продолжает В.Ланцман. — Было и такое, ночевал на втором этаже, а обедать ходил на четвертый. Это было в коммунальной квартире на Котельнической набережной. В том же дворе жил Володя Ашкенази и, когда было тепло и открыты окна, я слышал, как он играет на рояле. Иногда приезжала мама из Львова — проверить, как я живу, как меня кормят. Регулярно звонил Янкелевич, спрашивал у взрослых, которые меня опекали: сколько часов занимаюсь в день, хорошо ли ем и так далее. Янкелевич преподавал у меня не только в музыкальной школе, но и в консерватории. Я учился на первом курсе, когда у меня умер отчим, и мне перестали присылать из дома деньги. Тогда он мне сказал: «Володя, я в тебя верю. Я тебя подниму. И начал меня просто содержать, как отец. После всего, что он для меня сделал, должен был я его отблагодарить? Это я и сказал во Внешторге, и попросил оформить «Волгу» на Юрия Исаевича Янкелевича.

Лет двадцать назад я ездил в Москву, и мне показывали ту «Волгу». Жива еще старушка…

Принцы, цари и боги

Что такое хорошая игра на скрипке? Это, конечно, волшебный звук. Искусное владение техникой. Но не только. Это и чувства, вложенные в игру, осмысленное прочтение музыкальной фразы. У королевы музыки — скрипки — много поданных — музыкантов, отдающих ей свое сердце, чувства, жизнь. Но есть в скрипичном мире принцы (принцессы), цари и боги. Одним из скрипичных принцев был в свое время Владимир Ланцман. Цари — это Ойстрах, Коган, Стерн, Менухин, Франческатти, Мильштейн, Эльман, Шеринг. А боги? Их всегда мало. Когда-то богом скрипки был Паганини. А в 20-веке — это Фриц Крейслер и Яша Хейфец.

 — В 1974-м году я выступал в Лос Анджелесе, в концертном зале «Холливуд болл»,— продолжает Владимир Ланцман. — После концерта ко мне подошел сын Яши Хейфеца — Джей — и, протянув визитку, предложил: «Если хотите, я завтра устрою встречу с папой». Познакомиться с великим музыкантом очень хотелось, но я чувствовал себя не совсем в форме, а играть перед богом абы как не хотелось, и я отказался.

Ойстрах

В октябре того же, 1974-го года Владимир Ланцман был на гастролях в Лондоне:

— Я ехал в лондонской подземке, и вдруг ко мне обращается незнакомый человек:

«Вы наверно скрипач, — говорит он, глядя на футляр у меня в руках, — вчера, в Амстердаме умер Давид Ойстрах». Меня как будто пронзило током. Давид Федорович был гениальным музыкантом, открытым и сердечным человеком. По его рекомендации я поступил в ЦМШ, и потом мы поддерживали отношения.

 На вступительном экзамене в Московскую консерваторию Владимир Ланцман исполнял Концерт Эрнста. Председатель экзаменационной комиссии Давид Ойстрах поставил ему «пять с плюсом». После молодому музыканту сказали, что такой оценки абитуриенты — скрипачи не удостаивались лет двадцать пять.

Менухин

После победы на конкурсе в Монреале и нескольких поездок с концертами по Канаде, Владимир Ланцман вдруг стал «невыездным». Концертирующий скрипач, солист Московской филармонии, он изъездил Советский Союз вдоль и поперек, но заграницу его не выпускали. Даже в Польшу или Венгрию. В 1970 году неожиданно дали разрешение на концерт в Дрездене. В 1973 году, отчаявшись, Владимир Ланцман объявил о своем желании уехать на постоянное жительство в Израиль. И уже из Израиля направился на музыкальный фестиваль в швейцарский город Гштаадт, где познакомился с другим великаном скрипичной игры — Иегуди Менухиным.

 — Я играл ему в церкви, без аккомпанемента, первую часть концерта Сибелиуса. Менухин обнял меня и спросил: «Что я могу для вас сделать?» Я ответил, что мне нужен импресарио. Через месяц я получил письмо из крупнейшей концертной компании Харолд Холт из Лондона. Мне предложили, по рекомендации Менухина, концертные гастроли в Англии и в ЮАР с оркестром БBC. Менухин сдержал свое слово.

Стерн

В 50-60-х годах у советских скрипичных меломанов не было кумира более значимого, чем Исаак Стерн. В 1956 году он первым из западных музыкантов посетил Советский Союз. Его концерты в Москве и Ленинграде прошли с триумфальным успехом.

 — Я помню каждую ноту из тех концертов, а их в Москве было несколько, последние с конной милицией — вспоминает В. Ланцман. — Это было что-то необыкновенное, совсем другая школа игры. Но при всей своей гениальности Стерн не всегда играл одинаково хорошо. Помню, как в 1973 году, во время войны Судного Дня, он приехал в Израиль, исполнял скрипичный Концерт Чайковского. Играл плохо. Настолько плохо, что я подумал: с такой игрой он не поступил бы и в Московскую консерваторию. После концерта я зашел к нему за кулисы, со словами: «Исаак Соломонович, спасибо, что вы приехали поддержать страну в такой трудный момент», на что он мне ответил: « Я играл как свинья!» Мне оставалось только промолчать. Великий Стерн и сам мог отличить триумф от поражения. Когда я был первый раз в Нью Йорке, в 1974-ом году, я провел два часа у него в гостях. Стерн знал, что у меня нет хорошего инструмента. Из Советского Союза тогда, да и сегодня из России скрипачи могут вывозить с собой только «дрова», а все приличные инструменты — собственность государства. Стерн тут же при мне позвонил известному нью йоркскому скрипичному антиквару Жаку Франсе и спросил его, что у него есть и за какую цену. Тот предложил инструмент итальянца Януария Гальяно. Запросил 18 тысяч. Мы поехали смотреть. Скрипка понравилась. Стерн скинул до шестнадцати с половиной тысяч. У меня было только девять, от двух спонсоров: четыре тысячи дала одна пожилая богатая дама из Парижа — мадам Яблонская, а пять тысяч еврейский меценат из Монреаля Андрэ Айзенштадт. Стерн достал чековую книжку и выписал чек на недостающие семь с половиной тысяч. Сказал, отдашь эти деньги за пять лет в американо — израильский фонд. Потом улыбнулся: «Без процентов».

Вот таким отзывчивым и понимающим был этот великий американский скрипач, родившийся в украинском городе Кременце Тернопольской области.

Скрипка Победы

Московский купец и однофамилец основателей Третьяковской галереи — К.М. Третьяков в 1878-ом году подарил Московской консерватории шесть скрипок, с которых пошла известная госхрановская коллекция музыкальных инструментов. Одна из тех первых скрипок была работы Джузеппе Альбани. На этой скрипке в годы учебы в консерватории играл Владимир Ланцман. Каждая старинная скрипка могла бы рассказать много интересного о своих владельцах, о разных эпохах. Будучи третьекурсником консерватории, Владимир стал лауреатом конкурса имени Жака Тибо в Париже, играя на скрипке работы другого итальянца — Франческо Роджери. А через два года, на конкурс в Монреаль он поехал со скрипкой венецианца XVII века Франческо Гобетти.

Об этой скрипке можно было бы написать занимательную повесть. Отец недавно ушедшего из жизни актера Александра Ширвиндта — Анатолий Густавович Ширвиндт — был скрипачом, работал в оркестре Большого театра, а во время войны ездил с фронтовыми бригадами. Однажды артисты должны были выступать с концертом в ставке маршала Конева. Но так получилось, в футляр со скрипкой Ширвиндта попал осколок, и играть ему было не на чем. Тогда маршал Конев распорядился, чтобы музыканту подарили на выбор любую из четырех трофейных скрипок. Он выбрал Гобетти. После войны эта скрипка попала к приятелю Ширвиндта — Янкелевичу. В 1966-ом году педагог дал Владимиру Ланцману инструмент на конкурс в Монреаль, и тот получил гран — при. В 1969-ом году другой ученик Янкелевича — Владимир Спиваков — с той же бесценной скрипкой красного лака — подарком маршала — снова одерживает победу на конкурсе в Монреале. Но скрипки, как и люди, болеют, страдают. Из-за появившегося жучка, шедевр великолепного венецианца пришлось подвергнуть серьезной реставрации.

Дважды довелось Владимиру Ланцману играть на скрипках самого Антонио Страдивари. Первый раз еще в Советском Союзе, когда Виктор Третьяков одолжил ему инструмент из госхрановской коллекции для первого сольного концерта в Малом зале Московской филармонии. Третьяков предупредил: «Сильно не дави. Страдивари не любят, когда давят». Второй раз встреча со Страдивари произошла в Лос Анджелесе.

 — В 1974-ом году меня позвал там играть дирижер Зубин Мета,— рассказывает В. Ланцман.— История началась еще в Израиле. Главный руководитель израильского симфонического оркестра, совмещавший этот пост с дирижированием в Монреале, индус по происхождению Зубин Мета — образованнейший человек, всемирно известный дирижер сказал, что хочет меня послушать. Я пришел, а в зале сидит сам дирижер, а с ним скрипач Пинхас Цукерман и пианист Даниэль Баренбойм — музыканты мирового уровня. Я сыграл им из Концерта Сибелиуса, кусок из скрипичного Концерта Чайковского. После прослушивания дирижер пригласил меня сыграть с его оркестром в Лос Анджелесе. Я пожаловался, что у меня нет приличной скрипки. На что Зубин Мета ответил: «Приезжайте за пять дней до концерта, я вам дам инструмент». Я приехал в условленное время, и он мне дал Страдивари, на котором Когда-то играл Крейслер. Это был мой дебют в США, в зале — 20 тысяч человек. Я нервничал, и перед выходом на сцену посмотрел с мольбой на скрипку: «Ну, пожалуйста, вспомни, как ты играла раньше».

Потом у меня появился инструмент Януария Гальяно, купленный с помощью Стерна. И, наконец, ту скрипку я обменял у того же скрипичного антиквара, как говорится, — с доплатой, на инструмент другого представителя славной семьи итальянских мастеров — Николаса Гальяно. Кстати, в Канаде, как Когда-то в СССР, молодым талантливым музыкантам дают возможность играть на коллекционных инструментах — скрипках, виолончелях, альтах работы лучших мастеров.

Встречи и расставания

В Израиле Владимир Ланцман выступал перед солдатами, в кибуццах. Как-то участвовал в правительственном концерте. Голда Мейер — тогда премьер-министр страны, знакомясь с музыкантом, пожала ему руку крепким мужским рукопожатием: «Коль тов!» (Всего хорошего — ивр.).

В 1975-ом году, после концерта в Монреале, скрипач получил сразу два предложения на преподавательскую работу. И с тех пор преподает в Монреальском университете на музыкальном факультете.

Нет-нет, да и приезжают в Монреаль с концертами друзья — скрипачи Владимир Спиваков из Москвы, Гидон Кремер из Парижа, Борис Белкин из Брюсселя. В январе 1998 — го года вместе с Белкиным они отправились в концертное турне, в Екатеринбург.

 — Это — родной город Бориса, — уточняет В. Ланцман, — его туда давно приглашали, он не был на родине 25 лет. Договорились, что поедем вместе. Решение созрело внезапно, когда он был у меня в гостях. Тут же расписали программу, кто что играет. Исполнили и Концерты для двух скрипок Баха и Вивальди. В Екатеринбурге к нам приставили телохранителя, который сопровождал нас повсюду. Помню и полные залы на наших концертах.

А сегодня у королевы музыки — скрипки — новые принцы и принцессы. И так будет всегда!